Часовой открыл передо мной ворота и сильно хлопнул меня по плечу.
— Жена есть? — спросил он.
— Нет! — ответил я.
— Жаль! — покачал он головой.
— До свидания! — сказал я.
— Прощай! — ответил он.
И за мной со скрипом закрылись огромные металлические ворота...
Она ждала меня на тротуаре напротив тюрьмы. В том же выцветшем коверкотовом плаще, с той же синей в белую крапинку косынкой на шее, с тем же термосом в руках.
Она стояла и ждала.
Чтоб не разрыдаться, я закусил нижнюю губу.
Она стояла и ждала.
И я пошел к ней. Я пересек улицу и остановился перед ней.
Она взяла из моих рук котомку, положила ее на тротуар и присела рядом. Присел и я. Она открыла термос и налила в крышку горячего кофе, точно так, как тогда, во время свидания. Не спеша, спокойно я отпил глоток, и приятное тепло разлилось по всему моему телу... И вдруг зашумела улица, задвигались автомобили, кто-то засмеялся, кто-то крикнул. И я услышал срывающийся голос матери:
— Как ты себя чувствуешь, сынок?
— Хорошо, мама!
Она прижала мою голову к своей груди и долго, долго гладила меня по волосам и по лицу. Потом я почувствовал у себя на голове ее горячую слезу, вторую, третью... Мы плакали, сидя в обнимку на тротуаре. Люди останавливались, удивленно глядели на нас, и никто не спросил нас — почему мы плачем в этот полный шума, тепла, солнца и радости день?
Мы сидели, обнявшись, на тротуаре и плакали, не стесняясь никого.
Самое великое из всего, что создано, — это азбука, знамя и гимн, ибо в них истоки свободы!
